Праздник митрополит Вениамин (Федченков)

Вот подошла и Троица, как обыкновенно называют этот праздник у нас в России. У сербов – лучше и благоговейнее: Святая Троица.

Праздник… Я [на] несколько минут раньше службы пошел в храм. На душе было хорошо, тихо, мирно. Но только что я переступил порог церкви, увидел зелень и ветки, мгновенно настроение поднялось: я почувствовал праздник. И притом, большой, великий, один из самых великих даже среди двунадесятых, праздник.

Душу наполнила праздничная радость. И она не оставляла меня и на весь следующий день. И сам дивишься: кажется, и небо то же, и воздух, и храм… Но – всё иное… Всё это радует. Почему?! Не потому, что думаешь о празднике. Нет, и совсем не думаешь, – а сердце само радуется.

Лучше всего мне представляется такое сравнение: в воздухе тепло разлито, и оно проникает тебя всего, хотя ты и не думаешь. Так и во время праздника: вот мне кажется, будто везде вокруг разлито благоуханное миро, радостное и радующее, «душа улыбается». И даже не хотелось скрывать, и я делился со многими этим ощущением – и с братиями, и с сербами-богомольцами.

– С праздником! – весело приветствовал я. И все улыбались, отвечали взаимным приветствием.

– Знаете, – продолжая я им, – ныне особенная радость! – И все соглашались.

А один монах сказал:

– Все запечатлено Духом Святым!

И истинно так: эта радость от благодати Божией, данной Богом в великий праздник. Именно в этом причина, и мне не нужно доказывать это, – как не доказывают, а просто чувствуют, воспринимают, когда бывает тепло или благоуханно.

А когда началась служба, – и потом после запели стихиры, дальше читали канон, то я заметил на себе, что радость совсем была не зависима от них: лишь некоторые идеи или образы останавливали на себе мое внимание, и то больше – умственно; между тем источник радости был не во мне, а вовне. И тут я снова понял, что радость дается не мне одному, а всем, особым сверхъестественным способом, от благодати. И потому и самые простые люди, почти ничего не понимающие в стихирах, одинаково ощущают существенную радость, различаясь лишь в степени. Вот и я радовался совсем не от стихир. Торжествовала душа или – в ней что-то торжествовало. И я еще не разбирался, как должно, в содержании песнопений, однако ж – торжествовал.

В частности, когда я возвратился из алтаря, а после помазания – на клирос, то ликующе запел ирмосы. И опять я не вдумывался почти в их содержащие: а ПЕЛА ДУША. Громко, быстро-одушевленно, радостно. И даже лицо улыбалось. И другие воодушевились. Когда же пришла 9-я песнь, то ирмос ее «Ра-дуй-ся, Цари-и-це!», начинающийся с высокой ноты (верхнее «соль»), сразу, как бы прорыв, пропет был с особым подъемом… Этот задостойник, по-моему, самый торжественный из всего года, из всех двунадесятых праздников (не исключая и Пасхи), с точки зрения художественно-песенной, музыкальной.

…На другой день после литургии я сказал богомольцам-сербам:

– Дивно! Будто и ныне все так же, как и вчера; и между тем все радует!

Они согласились. А один старше крестился все, и говорил притом:

– Слава Отцу и Сыну и Святому Духу!

И этой радости был отдан весь день… До самого вечера.

По уставу